ПОСМЕРТНЫЕ ЗАПИСКИ КЛУБА ОДИНОКИХ СЕРДЕЦ
А вот и полновесная рецензия в журнале ДАРКЕР от Андрея Сенникова.
Готовить рецензию на сборник рассказов ужасов современного российского автора всё равно, что пестовать новорождённого динозавра. По «окаменелостям» русской литературы знаем – были такие «звери», а имена Гоголя, Андреева, Брюсова, Сологуба, Амфитеатрова давно вписаны в скрижали отечественного хоррора (если не всеми, то отдельными почитателями – точно). А здесь – вот оно: идёт на руки, дышит, хочет расти и жить дальше.
Листая привычный эксмовский томик, испытываешь чувство изумлённого недоверия, смешанного с восхищением от осознания самого факта: «Надо же! Сборник рассказов! Ужасов!» За последние двадцать лет российского и ближнезарубежного книгоиздания можно насчитать едва ли больше десятка подобных случаев, из которых собственно к ужасам, при известной широте взгляда, можно отнести лишь треть. Анна Старобинец, Борис Левандовский, Александр Щёголев, Шимун Врочек, Мария Галина – имена, что первыми приходят на память. Рассказов – поменьше. Теперь в когорте авторов именных сборников появился и Алексей Шолохов. Что характерно – именно с ужасами.
«В моей смерти прошу винить…» вышел почти сразу после «Взгляда висельника» и, очевидно, не в последнюю очередь на волне успеха последнего (если не читательского, то коммерческого точно), но всё же кажется весьма рискованным мероприятием – и в большей степени для автора.
В подобной ситуации, приступая к рецензированию, невольно задумываешься о роли критика и ответственности за слова, которые мы выбираем для описания наших личных, субъективных мыслей и впечатлений для характеристики чужого труда и творчества. То есть дилемма Антуана Эго [ресторанный критик из мультфильма «Рататуй» – Ред.] становится не изящным словоблудием, а вполне реальным фактом и основой для разумной критики. Пишем её (дилемму) на ум и начинаем.
Перед нами девятнадцать историй о страхе, смерти и одиночестве. Главным образом – об одиночестве. Автор постарался и представил читателю множество «оттенков серого»: одиночество сердца («Ванечка», «Сезон охоты», «Нити вьются», «Мальчик с румяными щёчками»); одиночество разума («Сапрофиты», «Чужая квартира», «Чёрная королева», «Поди, бука»); одиночество заброшенности и ненужности («Я боюсь», «Блокнот», «Ночь без конца»); одиночество инаковости, непохожести («В моей смерти прошу винить…», «Смертельный чат»); одиночество Зла («Игра», «Кошелек или жизнь»); одиночество лености ума, души и тела («Террор ТВ», «Время умирать»); и даже одиночество кафкианского «Процесса» («Тринадцатый раздел»).
Очевидно, что автор не ставил себе такой задачи, и оттенки серого где-то сгущаются, вбирая в себя все краски темноты, где-то светлеют и истончаются до одной единственной ноты, но мотив одиночества присутствует везде.
Со Злом всё намного проще. Даже в тех рассказах, где оно претендует на абсолют, на самом деле – таковым не является. Не вампиры, призраки, зомби, мстительные духи и прочие сверхъестественные сущности сжимают потаённые пружины сюжетов, не они довлеют над мотивациями и поступками персонажей, и как бы ни рядились они в дьявольские одежды, читателю ясно: зло в рассказах сборника только человеческое. «Всё зло в этом мире только человеческое» (© Питер Страуб).
Вполне логично также, что Смерть в этих историях не жупел, а персонаж скорее нейтральный: в одних случаях её можно воспринимать как справедливость, в других – как избавление, в-третьих – как банальную неизбежность. Кажется, в подборке нет ни одного рассказа, в котором бы страх смерти и мучений педалировался бы так же, как, скажем, в «Фантоме» Михаила Вершовского.
Словом, принимая во внимание, что многие тексты написаны давно, становится более понятно, из каких ростков произошли «Взгляд висельника», «Подвал», «Тело». Как эти ростки ветвились, крепли, глубже зарывались корнями в почву, основу которой составляют всё те же «проклятые» вопросы, столь характерные для русской классической литературы и литературы Серебряного века: что есть жизнь, что есть человек, что значат для него добро и зло, свобода и страх, как и почему он выбирает свой путь, насколько он волен в этом выборе?
Да, да, знаю. Где поп, а где попадья? Где литература Серебряного века, и где Шолохов? Варго? Современный, коммерчески выгодный хоррор, наконец? Всё это правда, и львиную долю литературной критики «В моей смерти прошу винить…» получает и будет получать заслуженно и сполна, и сверх того – тоже. (Хотя, на самом деле, всё много лучше, чем многие могут подумать, заслышав это грозное слово – «Варго».) Беда в том, что этом хоре и спорах, возможно, не имеющих прямого отношения к творчеству Шолохова, потеряется и то ценное, что уже есть: искреннее, тревожное, болеющее, как писательская совесть по Изе Кацману. Вот этого – не хотелось бы.
Стоит также припомнить, что мы ведём речь не об «окаменелости», а о вполне себе живом и растущем творчестве. Возможно, следуя авторской же терминологии, Алексей Шолохов никогда не «нарастит мускулы» настолько, чтобы привлечь внимание и утончённых эстетов от хоррора, и ценителей литературного стиля, мастерства композиции, многоплановости повествования, глубин мысли и чувства. Возможно… а, возможно, и да. Не будем торопиться. Проявим терпение, как Антуан Эго, и, может быть, нам откроется, что иногда, чтобы узнать простые истины, вполне достаточно «деревенской еды».
